Том 1. Нравы Растеряевой улицы - Страница 2


К оглавлению

2

Ленинские суждения об Успенском — громадной важности свидетельство исторической значимости творчества выдающегося писателя-демократа, они должны быть положены в основу понимания и. оценки всего его творческого наследия.

I

Рассказ о жизни Успенского невозможен без обращения к его творчеству, анализ его произведений немыслим без учета жизненных обстоятельств, при которых эти произведения создавались. «Вся моя новая биография… — говорит Успенский, — пересказана почти изо дня в день в моих книгах. Больше у меня ничего в жизни личной не было и нет».

Глеб Иванович Успенский родился 13 октября 1843 года в Туле. Отец его, Иван Яковлевич Успенский, небогатый чиновник, служил секретарем Тульской палаты государственных имуществ, управляющим которой был Г. Ф. Соколов, отец матери писателя. В большой семье деда, среди приживалов и неудачливых артистов, пригретых своенравным хозяином, и проходили большей частью детские годы Глеба. Семьи родителей и деда были типичными, по укладу жизни и господствовавшим нравам, чиновничьими семьями дореформенного времени. Материальный достаток здесь целиком основывался на доходах, доставляемых службой. И отец Успенского и дед были по-своему честными и доброжелательными людьми, широко помогали нуждавшимся, но безудержный чиновничий произвол и взяточничество наложили и на них свой отпечаток. В доме отца впечатлительный мальчик наблюдал немало челобитчиков — крестьян, ремесленников, мещан, подкреплявших свои просьбы различными приношениями. «В детстве, — вспоминал впоследствии Успенский, — я много пережил и перевидел крестьянских бедствий, и взяточничество царило повсюду, рекрутские поборы, волостные старшины, писаря и вся тяжебная волокита мне хорошо известны…» Недаром уже в одном из ранних своих произведений, в рассказе «Семениха» (1864), он дал яркие зарисовки этого повсеместного взяточничества.

К числу отрадных детских впечатлений, обогативших память будущего писателя, следует отнести раннее его знакомство с миром народного творчества. Одна из близких родственниц деда была, по свидетельству современника, замечательной сказочницей. Она, бывало, «целые дни занимала Глеба и его сверстника сказками о спящей царевне, о Кащее бессмертном, об Иване-царевиче, наконец целою сериею сказок Шехерезады, а также рассказывала она по картинкам „Не любо не слушай, а врать не мешай“… дети готовы были не спать целые ночи, лишь бы слушать эту приветливую улыбающуюся старушку-бабушку, с каждым словом которой открывались все новые, чудные картины». Раздвигали мир любознательного и восприимчивого мальчика и многочисленные странницы, богомолки, нищие, платившие за приют и подаяния в доме Успенских своими рассказами о виденном и пережитом.

Если посмотреть со стороны на детские и юношеские годы Успенского, то внешне жизнь в эти годы может представиться вполне благополучной, чуть не идиллической. В самом деле: материальный достаток, всеобщее внимание и любовь, которыми был окружен ребенок, доброта отца, неусыпные заботы матери. Незаурядной личностью был, при всем его крутом нраве, и Г. Ф. Соколов. Он был не чужд искусству и литературе, о ранних произведениях своего любимца-внука он отзывался потом как о сочинениях, «исполненных остроты и неподдельного юмора». И однако писатель впоследствии с суровым осуждением взглянул на ранние годы своей жизни, включая и детство. «Вся моя личная жизнь, — говорил он, — вся обстановка моей личной жизни лет до 20-ти обрекала меня на полное затмение ума, полную погибель, глубочайшую дикость понятий, неразвитость и вообще отдаляла от жизни белого света на неиссякаемое расстояние. Я помню, что я плакал беспрестанно, но не знал, отчего это происходит».

Причины этой суровой оценки писателем своего прошлого нужно искать не только в семейной обстановке Успенского. Первые годы его сознательной жизни, как и начальные годы ученья, приходились на период мертвящей политической реакции конца 1840-х — начала 1850-х годов. Затхлая атмосфера мрачной николаевской эпохи сказывалась и на семейном укладе чиновников, среди которых рос мальчик. Вот почему Успенский потом так беспощадно называл чиновничьи семьи, виденные им в детстве, «лихоимными гнездами».

Обстановку, царившую в этих семьях, писатель хорошо обрисовал в очерке «На старом пепелище» (1876). «В каждой семье, — говорится там, — было притворство, подавленность личная и личная друг перед другом ложь; зависимость от главы семьи, в одних вкорененная с детства, в других, необходимая ввиду того, что глава этот — кроме родства, и начальник, заставляла эти насильственные семьи вырабатывать самое лицемерное обличье, заставляла ежеминутно лгать, притворяться и рабствовать». В словах о родственниках, связанных и служебными отношениями, нетрудно видеть автобиографический намек на отношения семей Успенских и Соколовых. Обобщающую картину детства в подобной среде дал писатель в рассказе «Парамон юродивый» (1877).

Этот же дух покорности, страха перед «начальством» господствовал и в тогдашних гимназиях, в которых пришлось учиться Успенскому. В 1853 году он был отдан в Тульскую гимназию, где проучился до 1856 года. «Тульская гимназия, в которой учился Глеб Иванович, — рассказывает его сверстник, — находилась на… Хлебной площади, где время от времени воздвигался эшафот для конфирмации и наказания кнутом преступников. Окна нашего первого класса выходили как раз на площадь, и из окон, вдали, можно было видеть всю процессию и экзекуцию». Успенский был в числе гимназистов, которые «с ужасом отбегали от окна, боясь услышать страшный крик преступника, раздававшийся, после каждого удара палача, по площади, над заледеневшею от ужаса толпою».

2