Том 1. Нравы Растеряевой улицы - Страница 130

К оглавлению

130

— Живот… — простонал ребенок.

— Что такое у него? — спросил муж.

— Просто извертелся, избаловался. Ему минуты покойно не посидится. Нужно положить его спать.

— Рано! Ведь только встали.

— Что за рано? Люба! Поди-ко вот, чем хныкать-то, уложи Колю спать.

— Не хочу спа-ать! — начиная реветь, протянул ребенок.

— Ну как же! Все умничают!.. Положи его! — заключила барыня.

Начался плач… Среди его по временам слышались слова: «право, из крепированных, а?» Слышался легкий треск плетеной люльки, куда рассерженная кухарка пихала ребенка. Во время этого плача мимо моих дверей прошумел подол платья, проскрипели сапоги Гаврила Иваныча, и супруги исчезли.

В квартире царствовало какое-то ревущее безобразие.

Бессмысленное убеждение относительно приобретения шиньона, основанное единственно на том, что нельзя же без шиньона, когда и Авдотья Андреевна уже приобрела его, было столь сильно в обоих супругах, что они как будто не понимали, что наравне с необходимостью приобретать шиньоны на их обязанности лежит более настоятельная необходимость содержать здоровыми желудки собственных детей. Сила бессмысленных желаний, выходящая из общего источника вышеупомянутых бессмыслиц, на которых зиждилось и воспитание супругов и их законное соединение для совместного делания бессмыслиц усиленных, — сила эта была так велика, что покорила даже сострадание к горничной, к портному, которые в глазах супругов в настоящие минуты были действительно забывшими бога людьми. Стеснительные обстоятельства были забыты при первой возможности удовлетворить «обстановке».

Часов в двенадцать дня, когда я сидел за работой, громкий звонок возвестил всему ревевшему семейству чиновника о прибытии хозяина и хозяйки.

— Ради бога! извините, пожалуйста! мне на минуточку взглянуть в зеркало. У вас самое большое наше зеркало, — в каком-то самозабвении заговорила хозяйка, влетая в мою комнату и торопливо снимая с головы шляпку.

— Извините, пожалуйста! — проговорил муж с мокрым лицом, с коробкой в руках и с трубкой материи подмышкой. — Разорился! — продолжал он. — Что делать! Думали купить шиньон, ан тут подвернулся остаток материи. Нонешняя, бисмарк. Не хотелось… Уж заодно!

— Недурно, Гаврила Иваныч? — бормотала супруга, вертясь перед зеркалом. — Не правда ли, мило?

— Очень мило! Из крепированных волос, — обратился он ко мне. — Легонький!

Трескотня эта продолжалась минут пятнадцать, наконец супруги ушли.

— Спит Коля? — послышалось за перегородкой.

— У них животик тугой.

— Пусть его спит… а? Не правда ли… мило?

— Очень, очень прилично!.. Что же ты — надо дать на обед.

Последовал шопот.

— До десятого надо протянуть, — говорит муж. — Погодить бы покупать-то.

— До которых пор это годить?.. Позвольте узнать?

— На стол-то мало.

— Пожалуйста, будь спокоен… На — вот тридцать копеек… купи картофелю… Детям вредно мясо… тяжело ложится на желудок… гороху.

Горничная ушла; между супругами происходил разговор насчет того, что как это все к лицу и дешево, и насчет того, что как бы с тремя рублями протянуть до десятого. Во время этого разговора супруг опять вошел ко мне и объявил:

— Долго ли я ходил? Каких-нибудь два часа, а пятнадцати целковых как не бывало… Вот оно, батюшка, семейная жизнь! А нельзя! Надо поддерживать обстановку!.. Такие уж уродились мы с женой — горды мы очень!.. Гордости тьма-тьмущая!

После целого дня всевозможных бессмыслиц, которых мне пришлось быть свидетелем, я полагал уже, что гордая глупость моих хозяев разыгралась до конца и продолжения ее не будет; но ночью, когда все живущие в квартире были уже в постели, с двуспальной кровати моих хозяев, вопреки моему желанию, до меня неожиданно донеслись слова:

— К другим ходим, к себе никого… Много ли тут… водки, селедки… — говорила жена.

— Н-да… Селедочку с лучком… помочить ее.

Очевидно, что супругам недостаточно было того, что шиньон лежал в коробке на шкафу; им нужно было видеть его в действии. Вследствие этого вечером следующего дня ко мне еще раз явился хозяин.

— Позвольте вас просить, — сказал он, — завтра провести с нами вечерок.

— Я должен быть в другом месте. Извините!

— Очень жаль! А то бы в карточки? партийку?

— Не играю в карты.

— Очень жаль. Особенного ничего не будет. Но, надеюсь, все будет прилично. Мы с женой…

— Не могу! — сказал я решительно.

— В таком случае позвольте просить у вас комнату на несколько часов?

Я изъявил согласие.

Целое утро следующего дня хозяин бегал по городу, отыскивая денег. Часам к двум он воротился с кульком, потным лицом, вытаращенным глазом и дергающейся щекой.

— Что будешь делать! — говорил он мне. — Не успел повернуться — десяти целковых нет в кармане! Живи, как знаешь…

Я снова изъявил сочувствие.

Часу в шестом начали появляться гости, мужчины и дамы, и тотчас же принялись за стуколку. Так как комнаты хозяев были заняты чайным столом, то детей с больными желудками оттеснили в кухню, стараясь поплотнее притворять дверь, чтобы гости не слышали крика и плача… Я тотчас же ушел из дому и воротился в третьем часу ночи, будучи уверен, что все уже кончилось; но, к удивлению моему, окна моей комнаты были освещены. Я поднялся по черной лестнице и вошел в кухню.

Здесь моим глазам представилось ужасающее зрелище, устроенное взаимными усилиями просвещенных супругов. Атмосфера маленькой кухни была раскалена до последней степени. Волны чада закрывали все, кроме огненного зева плиты, — и в глубине этого ада слышался плач и стоны детей, которые не могли заснуть от боли в желудках, от жары и угоревших голов. Кухарка, которую подняли с пяти часов утра, которая была измучена работой — так как она должна была принимать одежду гостей, подавать чай, таскать детей из комнаты в кухню и, кроме всего этого, мучиться муками мужа, которому нечего послать в деревню, — была разозлена и на просьбы плачущих детей отвечала чуть ли не дракой, после которой у нее самой выступали слезы.

130